Выдержка из работы:
Введение:
Лингвистическая апологетика обратила внимание на то, что значения истинности и ложности имеют отношение не только к формальной правильности определения. Поскольку предикат существования в высказывании «Бог существует» является и, и квантором, то субъект в суждении уже «сосчитан», а счет должен иметь предметный характер. Еще Платон показал это в диалоге «Софист»: говоря о чем-либо, по мнению основателя Академии, мы «считаем» предмет рассуждения – одно ли это, «оба» ли, или же предмет множественен. «Всякое же число мы относим к области бытия...» (237d-238b).
Онтологическую интерпретацию настоящей проблемы можно сформулировать следующим образом: высказывание «Бог не существует», в связи с всеобщностью и единственностью субъекта высказывания означает «Существует такое нечто, как Бог, которое не существует». Так как Бог – не «один из», а единственный предмет множества под названием «Бог», то получается парадокс: чтобы утверждать несуществование предмета мы должны положить его наличие – хотя бы в суждении. Избавиться от парадокса можно запретив, в духе Ансельма, или Гегеля, приписывание предиката несуществования Богу как всеобщему понятию/реальности.
Основная часть:
В знаменитой «Исповеди», написанной Августином через несколько лет после трактата «О свободе воли», удостоверенность в существовании Бога выводится из памятования человека о счастье и об истине. Для богослова счастье и есть сама истина, а истина, как мы видели выше – Бог. Но если с Богом связывается именно счастье, а не страх или беды, то Он никак не может быть назван ответственным за зло в мире. Круг рассуждений Августина завершается: проблема зла приводит к доказательству наличия высшего существа, который не несет ответственности за это зло.
Августин красноречив и убедителен, Нет сомнений, что наличие Бога для него существенно не только с точки зрения теодицеи и завершения онтологической иерархии сущего. Бог – это еще и собеседник, абсолютное Ты в том диалоге, которым является человеческая жизнь. Творец – важнейший элемент в Августиновой антропологии. Но не это по-настоящему отличает богослова от предшествующей античной традиции (включая Плотина), а тот факт, что бытие человека в ней изображается как беседа с Богом, как экзистенция, а не субстанция (или неуловимое «мы» у Плотина).
Но для того, чтобы разобраться в характере смысловых связей связи между теодицеей и доказательствами Бытия Божия, нам все-таки следует сделать еще один шаг назад по лестнице истории.
Несколько слов, предваряющих данный шаг. Не следует полагать, что тема Доказательства Бытия Божия становится актуальна тогда, когда религиозная вера превращается в проблему. Приняв тезис о кризисе религиозной веры как катализаторе создания доказательств Бытия Божия, было бы сложно объяснить, почему Августин, Иоанн Дамаскин, Ансельм и Фома, создатели наиболее известных вариантов Доказательств, жили в эпохи, когда доминировало религиозное сознание. Их аргументы имели, в частности, функциональный характер, и планировались как инструмент проповеди не столько среди агностиков и скептиков, сколько среди язычников или мусульман и еретиков («манихеев»). Доказательство должно было продемонстрировать наличие именно христианского Бога, а не просто некого абсолютного Начала как метафизического принципа.